(р. 01.03.1929) - спец. по соц. филос. и филос. политики; д-р филос. наук, проф. Род. в Тамбове.

Окончил ист. ф-т Горьковского гос. ун-та (1953), асп. по кафедре филос. Томского гос. ун-та (1961). В 1961-1969 работал на данной кафедре (асс., ст. преп., доц.). В 1969 - доц. Горьк. ун-та, в 1970 - зав. кафедрой Ивановского энергетического ин-та, с 1974 - зав. кафедрой филос. Ивановского ун-та. С 1977 в ИППК при Новосиб. гос. ун-те; зав.кафедрой.

Докт. дисс. - "Диалектика объективного и субъективного в социалистической революции" (1974). Заслуженный деятель науки РФ. Действ. чл. Академии гуманитар., полит. и соц. наук. В работах О. дается анализ историографии и эмпирич. материала в терминах и концепт. подходах диалектики объективного и субъективного в соц. процессах; выявляется иерархия объективого и субъективного, условий, предпосылок и факторов, их взаимопереходов; уделяется внимание вероятностным моментам в соц. тенденциях, проблемам соц. предвидения и прогнозирования с использованием методол. синергетики, соотношения микро- и макросистем, хаоса и порядка, случайности и закономерности, ответственности.

Ориентация на предвидение побудила к иссл. соц. целей и идеалов, ценностей (аттракторов) и норм, отчуждения и самоутверждения личности, минимизации и гуманизации механизмов отчуждения.

В 80-90-е гг. О. исследует проблемы социокультурного и цивилизац. восприятия ист. и актуальных событий, ступеней соц. рефлексии, соотношения универсальной теории, концепций среднего уровня и эмпирич. иссл. В 90-е гг. сфера науч. интереса О. - филос. транзитологии и регионалистики, проблемы объекта и субъекта, противоречий региональной политики и механизмов их снятия, региональной справедливости и несправедливости, единства и разнообразия культур как предпосылки выхода на новый уровень ветвления выборов и прорыва к более высокому соц. порядку; вопросы цивилизац. модернизации на исходе XX в. и начала XXI в., разработка закона (принципа) соответствия цивилизац. контекста и формационного качества.

Соч.: Современная эпоха и мировой революционный процесс.

Иваново, 1972; Моделирование и формирование научного мировоззрения // Проблемы развития и освоения интеллектуальных систем.

Новосибирск, 1986; Системные предпосылки формирования философской культуры личности в условиях научно-технического прогресса // Философская культура личности и научно-технический прогресс.

Новосибирск, 1987; Цивилизация и революция.

Новосибирск, 1989; Преодоление отчуждения и присвоение творческой сущности личности.

Новосибирск, 1992; Социально-политическая теория общества.

Ч.1-Н. Новосибирск, 1992; Российская Федерация: нации и межнациональные отношения. [В соавт.]. Новосибирск, 1993; Цивилизационный анализ и геополитическое будущее Сибири.

Новосибирск, 1994; Введение в методологию социального познания.

Новосибирск, 1994; Принцип цивилизационности в историко-социологическом познании.

Новосибирск, 1994; Интеллектуальный потенциал и будущее России.

Новосибирск, 1995; Актуальные проблемы социальной философии // Гуманитарные науки в Сибири.

Философия и социология.

СО РАН. 1996. № 1; Философия регионализма // Гуманитарные науки в Сибири.

СО РАН. 1997. № 1; Проблемы переходности.

Россия в мире. Новосибирск, 2000.

Архив по автору | Олех Г.Л.

Монографическое исследование, предпринятое И. В. Павловой, могло бы способствовать более серьезному осмыслению драматического и героического прошлого России. Однако, к большому сожалению, автор не смогла в должной мере реализовать свой бесспорно высокий научный потенциал. Думается, на то есть свои причины.

Распад СССР повлёк за собой коренное изменение конфигурации и обустроенности государственной границы. С одной стороны, в результате возникновения так называемого «ближнего зарубежья» целый ряд российских регионов приобрёл статус приграничных территорий, столкнувшись с совокупностью разноплановых и весьма болезненных проблем. С другой — федеральный центр получил 15 тысяч километров юридически неоформленной, неоснащённой, слабо контролируемой границы, оставаясь при этом […]

The author of this study analyzes the broad set of internal and external factors that shape the development of Novosibirsk’s international relations. He gives a thorough account on the region’s relations with the federal center, the political-legal base on which the region’s foreign policy is formulated, and looks at the various actors and institutions engaged […]

Данное исследование ставит своей задачей установление основных предпосылок, стимулов, направлений и результатов международной активности Новосибирской области во второй половине 1990-х гг. (включая 2000 г.).

Поскольку подавляющее большинство работников партийного аппарата находилось на периферии, а не в столице, специальный акцент сделан на провинциальный аспект проблемы, с тем чтобы выделить типическое в материальном положении партбюрократии рассматриваемого периода.

Знаменитый московский процесс эсеров 1922 г. открыл дорогу ряду провинциальных судилищ. Инерция этого очень громкого дела видна, например, в бакинском процессе декабря 1922 г., когда группу закавказских эсеров осудил ревтрибунал Азербайджанской ССР за якобы поджог нефтепромыслов. По сообщению Д. А. Волкогонова, в ноябре 1922 г. руководство компартии Азербайджана - С. М. Киров, Я. В. Полуян, Васильев - доложили в Политбюро ЦК о процессе над 32 эсерами, из которых восемь (Голомазов, Плетнев, Зайцев, Самородова, Одинцов, Клешанов, Карашарли, Иванов) были приговорены к расстрелу. Информация бакинских лидеров заканчивалась так: «Замену высшей меры наказания считаем совершенно невозможной..» Члены Политбюро одобрили приговор1.

Несколько позднее, в апреле-мае 1923 г., по лекалам столичного судилища был организован и проведен так называемый Базаровско-Незнамовский заговорщицкий процесс в Новониколаевске (с 1926 г. - Новосибирск), который имел более широкую партийную окраску и носил отпечаток сибирской специфики. Следует отметить, что, по неполным данным, только в период с 15 апреля 1921 г. до конца декабря 1922 г. чекистами Сибири было вскрыто 136 различных «заговоров"2, подавляющее большинство которых являлось сфабрикованными. Но даже самые крупные из «заговоров» 1920−1921 гг. - дело Сибирского Крестьянского союза, омский заговор Драчука-Орлеанова, барнаульский заговор (дело так называемой «Алтайской нелегальной организации»), новониколаевские («Сибирско-украинский союз фронтовиков», «Союз мира»), красноярские, томские и якутские дела - имели закрытый характер, и судебные решения по ним обычно выносили коллегии губернских чека. Все эти заговоры были созданы с помощью агентов ВЧК, которые тогда же оказались осуждены заодно с теми, кого оговорили, поэтому рассмотрение такого рода дел в открытом заседании неизбежно открывало бы кухню чекистской работы3. В связи с этим бьет в глаза самоуверенность многолетнего полпреда ВЧК - ОГПУ по Сибири И. П. Павлуновского, решившего вывести на открытый процесс до десятка секретных агентов, являвшихся, согласно сценарию, самыми активными заговорщиками. Вероятно, он был успокоен признательными показаниями, выбитыми чекистами с помощью своих привычных методов, и не ожидал, что даже максимально пристрастное судебное расследование с первых же дней начнет демонстрировать изнанку следственной работы.

Насколько можно судить, Базаровско-Незнамовское дело даже в начале XXI века не было пересмотрено. Не может оно похвастаться и пристальным вниманием со стороны историков: единственная подробная попытка его рассмотрения, предпринятая 40 лет назад томским историком Л. И. Боженко, оказалась целиком в официозном русле, несмотря на привлечение ценных документов, включая полную неувязок, нелепостей и указаний на пыточное следствие стенограмму процесса4. Между тем многие современные исследователи и публицисты продолжают воспринимать «Базаровско-Незнамовский заговор» как реально существовавший, опираясь на популярный труд бывшего чекиста Д. Л. Голинкова, или, как известный историк С. А. Павлюченков, беря на веру тенденциозные партийные документы5. Обращает на себя внимание попытка одного из руководителей УФСБ по Тюменской области А. А. Петрушина, давшего ценные материалы к политическому портрету Базарова, сознательно представить начало дела как случайную удачу чекистов и исказить фамилию агента ГПУ, который успешно провоцировал тюменских фигурантов процесса6.

Базаровско-Незнамовское дело рождалось внутри чекистского ведомства, но партийная власть в лице секретаря Сибирского бюро ЦК РКП (б) С. В. Косиора активно ему подыграла. В своем письме в ЦК РКП (б) 6 декабря 1922 г. Косиор сообщил о том, что органы ГПУ раскрыли и ликвидировали заговорщицкую организацию, создавшую повстанческие ячейки по всей Сибири. Секретарь Сиббюро отмечал, что в организации состояло большое количество крестьян, так что она представляла собой нечто вроде «крестьянской радикальной демократической партии», действовавшей против советской власти7. Неизвестно, как реагировало руководство страны на эту информацию и имело ли оно отношение к решению провести открытый процесс. Доступная информация выглядит так. Откликнувшись на инициативу Павлуновского, одного из самых авторитетных лидеров края, Сиббюро ЦК на закрытом заседании 5 января 1923 г. заслушало члена Сибирского отделения Верховного трибунала, который уведомил партийных лидеров о том, что в производство Сиботделения поступает из полпредства ГПУ по Сибири дело о контрреволюционной организации Незнамова-Базарова. Поскольку процесс имеет «громадное политическое значение», выступавший трибуналец заявил, что судьям требуются «соответствующие указания» сибирского партийного центра. Откликаясь на просьбу (явно подготовленную с ведома партцентра), Сиббюро ЦК создало специальную комиссию «для разработки вопросов политического характера означенного процесса и для освещения их в прессе» из представителей Сиббюро, ПП ГПУ по Сибири, Сиботделения Верхтриба и Сибпрокуратуры. Были назначены обвинители - П. Г. Алимов (Сибпрокурор), Д. К. Чудинов (заведующий Сибнаробразом), Темкин (председатель Сибцентросоюза) и Березовский (председатель Военно-кооперативного управления Сибири). Определив датой начала суда 21 апреля, Сиббюро распорядилось «процесс не тянуть, а окончить его по возможности скорее», а также развернуть в печати необходимую сопроводительную кампанию и обеспечить явку рабочих на открытые судебные заседания8.

Если процессы 1920−1922 гг. в Омске и Новониколаевске над министрами Колчака, белогвардейскими военачальниками Р. Ф. Унгерном и А. С. Бакичем были ликвидацией так называемой исторической контрреволюции, то новониколаевский процесс над 95 участниками «Базаровско-Незнамовской организации» был единственным большим открытым процессом над якобы созданной уже после победы большевиков заговорщицкой организацией, стремившейся к всесибирскому охвату. Основные аресты фигурантов пришлись на вторую половину 1922 г., когда было в основном разгромлено повстанческое крестьянское движение как в Западной (Горный Алтай), так и в Восточной Сибири (Бурятия, Хакасия, Якутия). Властям требовалось показать обреченность попыток свержения большевиков и подытожить успехи в ликвидации открытого военного сопротивления эффектным процессом над заговорщиками, планировавшими поднять восстание в Западной Сибири, но вовремя остановленными чекистской рукой.

Первое сообщение о раскрытии заговора с краткой его характеристикой появилось в краевой газете «Советская Сибирь» 12 января 1923 г. за подписью И. П. Павлуновского. Затем началась весьма основательная пропагандистская кампания. Пять дней спустя в той же газете была помещена большая статья ее главного редактора Д. Г. Тумаркина «Контрреволюционный заговор в Сибири». Видный пропагандист Тумаркин характеризовал заговор как узко-сословный и кулацко-белогвардейский, открыто противопоставляя его разгромленному двумя годами ранее и более опасному Сибирскому Крестьянскому союзу, опиравшемуся, по мнению Тумаркина, на широкие слои деревни. Новый заговор основывался на координированной деятельности двух разных контрреволюционных организаций. Барабинская организация поначалу руководилась эсерами с опорой на бывших белых офицеров, а с лета 1921 г. оказалась в руках у монархиста Незнамова (А. А. Карасевича, он же Леопольд Баратов, он же доктор Грибоедов). В Тюмени казаком и бывшим членом партии народных социалистов Акимом Базаровым (И. Д. Жваловым) была создана нелегальная группировка под более «демократическими» лозунгами (об их сути Тумаркин не проронил ни слова, поскольку они полностью разбивали версию заговора), которая должна была в момент антисоветского выступления парализовать железнодорожное сообщение Тюменского узла. В начале 1922 г. группа Базарова соединилась с организацией Незнамова, но перед самым выступлением, намеченным на 17 июня и не состоявшимся из-за неявки (!) участников, все заговорщики оказались арестованы. Павлуновский 12 января заявил в прессе о 300 арестованных, в документах Сиббюро, опиравшихся, разумеется, на информацию чекистов, говорилось примерно о 500 привлеченных. Первоначальные же аресты были значительно более массовыми, о чем говорит факт освобождения около 1000 крестьян от судебного преследования9.

По словам Тумаркина, данный заговор указывал на основную линию политической борьбы в Сибири на ближайший период. Она была связана с активизацией «кулачества», хозяйственно окрепшего в связи с первыми плодами нэпа и пытавшегося делать «первые шаги к политическим выступлениям». Поэтому на «предстоящем процессе нам нетрудно будет доказать середнякам-крестьянам, что сибирское кулачество. стремилось к их полному хозяйственному и политическому закабалению. политически активное кулачество должно быть изолировано"10. Неделю спустя Тумаркин повторил свои тезисы в передовой статье «Изоляция кулачества», вновь связав «заговор» с общими вопросами работы большевиков в деревне. По словам редактора, поскольку с началом нэпа политическая активность середняков, «ударившихся. в работу по восстановлению своего хозяйства, разоренного годами войны», резко понизилась, «наш политический лозунг об изоляции активного кулачества должен быть воспринят большинством деревни». По соседству с этой статьей был помещен материал о предстоящем суде над видным эсером П. Я. Дербером, его однопартийцем Вадзинским и меньшевиком Гинзбургом - ответственными советскими служащими, уличенными в связях с заграничной прессой. Автор, укрывшийся под псевдонимом «Дельта», уверял, что если Незнамов готовил вооруженное восстание, то «Дерберы и Гинзбурги из советских учреждений снабжают Мартовых и Данов материалами для подрыва советского престижа заграницей», предупреждая, что для наказания «за явный ущерб диктатуре рабочего класса» существует ст. 62 УК РСФСР11.

Завершила первую фазу пропагандистского залпа большая статья В. Н. Ямина «Контрреволюционеры в поповской рясе"12, содержавшая подробный перечень обвинений в адрес священников, привлеченных к процессу. Автор (им был укрывшийся под псевдонимом старейший большевик Сибири, начальник Сиблита В. Д. Вегман) утверждал, что Базаровско-Незнамовская организация «именно тем и была сильна, что имела в своих рядах таких искренне преданных черному делу контрреволюционеров, как испытанных и деловитых попов, и именно потому, что, как известно, попы, продолжают еще, к сожалению, пользоваться некоторым уважением и влиянием в деревне». По версии чекистов, дьякон Барабинской церкви С. И. Дудин являлся главарем районной ячейки незнамовской организации и был связником между Незнамовым и Базаровым; каинский псаломщик М. С. Гаркуш, в доме которого квартировали Незнамов с недавно появившейся у него гражданской женой Л. А. Баратовой-Семеновой (чекисты именовали ее баронессой Эссен и выдавали за связную, приехавшую с Дальнего Востока с деньгами от атамана Г. М. Семенова и бывшего главкома Уфимской директории В. Г. Болдырева13), создал мыловаренную артель, все члены которой состояли в заговоре. Гаркуш планировал отравить «многих коммунистов и ответственных работников спиртом, в котором [был бы] разбавлен яд"14. Представленный старым контрреволюционером священник П. И. Чемоданов обвинялся в вербовках заговорщиков и приобретении оружия для организации. Статья заканчивалась рекомендацией комячейкам «следить за всякой деятельностью попов».

Далее, до второй половины апреля, «Советская Сибирь» ряд материалов посвятила разоблачению деятельности церкви в связи с делом патриарха Тихона и московским процессом над видными католическими священниками15. А накануне процесса, 20 апреля, поместила статью «Незнамовско-Базаровская контрреволюция. Кто они?», где был дан социальный состав вождей заговора, охарактеризованных как «великолепнейший союз белогвардейского офицерства, духовенства, буржуазии и чиновников». Автор (В. Вель) утверждал, что организация существовала на деньги кулаков. А 21 апреля Д. Тумаркин в материале «Урок предстоящего процесса» вновь заявил, что заговор - детище офицеров-карателей и новой, кулацкой, контрреволюции, выросшей на почве нэпа. Все эти заклинания перемежались статьями, заполненными руганью в адрес сменовеховцев и всех, кто рассчитывал на политические уступки со стороны большевиков16.

Что касается освещения процесса, то оно шло в течение месяца, с подробным, но тенденциозным освещением выступлений подсудимых. «Советская Сибирь» пыталась иронизировать над отказами большинства фигурантов признать вину, но ни разу не процитировала многочисленных заявлений о пытках и издевательствах - с фамилиями чекистов-истязателей - во время предварительного следствия. Вместе с тем читатели смогли узнать - хотя и очень кратко - точку зрения всех адвокатов, а также содержание программы А. Ф. Базарова, в которой содержался призыв к ненасильственному протесту против произвола властей и преследований бывших офицеров, беженцев и эмигрантов, а также предложение автономии для Сибири.

Г. Л. Олех в своей монографии верно отмечает «глубокую обоюдную заинтересованность провинциального партийного и чекистского руководства в «обнаружении и разоблачении» контрреволюционного подполья» и утверждает тезис о фабрикации процесса. Вместе с тем Олех не вполне прав, говоря о существовании «небольшой группки политических авантюристов во главе с Незнамовым и Базаровым, не имевшей ни ясной цели, ни средств, ни организации, но зато ловко пускавшей пыль в глаза доверчивой публике», которая «как нельзя кстати летом 1922 г. подвернулась под руку» ГПУ Сибири17. С нашей точки зрения, речь шла о долго подготовлявшейся крупной чекистской провокации, в которой оказалось задействовано множество сексотов и вынужденных лжесвидетелей. С их помощью было арестовано огромное число людей, имевших обычно лишь самое поверхностное знакомство с «заговорщиками». Стенограмма судебного заседания дает множество доказательств провокационной деятельности сибирских органов ВЧК - ГПУ.

Все подсудимые делились на две группы: признавшихся и не признавших вину. Как и на процессе эсеров в Москве, усилия организаторов этого фарса сосредоточились на том, чтобы заставить одну часть обвиняемых свидетельствовать против другой. Также заметно членение подсудимых на блоки: врачи-отравители; священники - организаторы повстанческих ячеек; военнослужащие и милиционеры - поставщики оружия; советские работники - диверсанты; дезертиры, а также большая группа зажиточных крестьян - повстанческий актив. Около 20 фигурантов в прошлом являлись офицерами царской и белых армий. Фактически противостояние подсудимых шло по линии «жертвы» и «жертвы, насильственно завербованные в сексоты» при активной роли нескольких рьяных провокаторов. Как отмечает современный исследователь, большинство фигурантов содержались под стражей в течение долгого времени без предъявления обвинения и в мучительных условиях18.

По версии чекистов, ячейки заговорщиков были созданы в Тюмени, Омске, Барабинске, Павлодаре, Петропавловске, Кургане и ряде крупных сел. Следствие и суд пытались советского служащего А. Ф. Базарова (Жвалова), при отступлении Колчака создавшего маленький партизанский отряд, представить белым карателем, 19-летнего С. С. Иванова-Боярского - бывшим офицером, а пожилого священника П. И. Чемоданова - контрреволюционером-рецидивистом. Отобразились в данном процессе и все известные репрессивные практики: инфильтрация агентурой, шантажно-пыточное следствие, аресты родственников, включая несовершеннолетних детей. В подготовке материалов были задействованы несколько губернских ЧК, следствие курировали И. П. Павлуновский и его заместитель М. Т. Ошмарин. Базаровско-Незнамовский процесс четко отразил как старания следователей, так и сопротивление многих арестованных.

Обвинение изобиловало яркими деталями: здесь и две подпольные организации, сливающиеся в единую структуру, и убийство одного из руководителей своими же как «предателя», и несколько покушений на убийства, подготовка массового отравления, поиски оружия на дне озера, таинственная баронесса и загадочный атаман, обилие персонажей, обладающих несколькими фамилиями. Чекисты объединили в единый заговор монархистов и коммунистов, офицеров и уголовников, священников и крестьян, врачей и кооператоров, военнослужащих и сексотов. Только шпионаж не удалось «натянуть», хотя от одного из фигурантов силой добились показаний о том, что Незнамов получал деньги из Америки19.

Обнаружив неудавшуюся попытку создания нелегальной организации со стороны сотрудника РКИ бывшего казачьего офицера и коммуниста И. Д. Жвалова (А. Ф. Базарова), чекисты связали его со специально созданной квази-организацией во главе с бывшим колчаковским офицером и активным участником Западно-Сибирского крестьянского восстания, авантюристом с криминальными наклонностями и пьяницей А. А. Карасевичем (Незнамовым). Жвалов-Базаров не смог создать группы, в т. ч. потому, что многие собеседники принимали его за провокатора, зато «атаман» Незнамов был успешно спровоцирован усилиями целого ряда спецагентов. Базаров был независимо мыслящей личностью, желавший мирными средствами требовать прекращения террора в отношении крестьян и бывших офицеров, но не нашедший явных сторонников. Проживавшие по чужим документам Базаров и Незнамов были во всем остальном абсолютно противоположны20, но чекисты с помощью агентуры, навербованной в т. ч. из уголовников, объединили их в качестве лидеров повстанческой организации.

Жертвами процесса стали преимущественно жители Каинска, Барабинска и Тюмени. Базаров якобы организовал антисоветские ячейки в Тюмени и Барабинске, надеясь со временем создать Сибирскую автономную крестьянскую республику, а в начале 1922 г. встретился с представителями группы Незнамова, действовавшего в Каинске и готовившего вооруженное выступление. Всего, по версии следствия, в организации насчитывалось до 2000 активных членов - кулаков, колчаковцев, торговцев и духовенства. Летом-осенью 1922 г. чекисты «разоблачили» заговор21. А. А. Петрушин сообщает недостоверные сведения о том, что чекисты случайно в мае 1922 г. вышли на организацию благодаря донесению бывшего белого офицера Избышева. На самом деле, в материалах процесса вместо мифического Избышева фигурирует явный агент Избож (его не было среди подсудимых). Дело же разрабатывалось чекистами, видимо, еще с лета 1921 г., если не раньше, когда к перешедшему на сторону красных активному участнику Западносибирского крестьянского восстания Незнамову в Барабинске был подставлен провокатор А. Окулич, бывший офицер колчаковской дивизии морских стрелков. Окулич выдавал себя за уцелевшего после разгрома придуманного чекистами «Сибирско-Украинского союза фронтовиков» начальника контрразведки главаря этой организации - «дяди Вани», под личиной которого скрывался бывший эсер и агент Новониколаевской ЧК И. С. Степанов.

Окулич вместе с другим бывшим офицером и агентом ЧК Дубровиным (он же Олег Волконский) вовлек Незнамова в «организацию», а действовавший в Омске агент Феокритов дал ему кольт и две гранаты. Началась имитация бурной подпольной работы, в результате чего вокруг Незнамова то и дело менялись активисты мифической «организации». Исчезнувших в связи с новыми заданиями Окулича с Феокритовым, а также умершего Дубровина сменили М. И. Островский, бывший брандмейстер, выдававший себя за офицера и руководителя томского и восточно-сибирского филиалов «организации"22, а также другие, не менее темные личности. Одним из лидеров организации стал явный сексот и уголовник М. А. Матюшкин, щеголявший на процессе блатным жаргоном и хвалившийся былым участием в казнях священников и офицеров на севере России. Впоследствии сотрудник отделения ДТЧК ст. Барабинск И. Л. Мерзляков, действовавший под фамилией Гусев, передавал Незнамову продукты для его «организации» и участвовал в подготовке покушения на заведующего заготконторой В. К. Балабуху, ложно обвиненного в попытке убить «атамана».

Чекисты «растили» Незнамова в качестве заговорщика не менее года. 22? летний Карасевич-Незнамов, будучи авантюристической и психически неуравновешенной личностью, отлично подходил для их целей. В 14 лет он бежал от семейных неурядиц на фронт, где вскоре участвовал в убийстве офицера, а после контузий и ранений страдал, вероятно, травматическим неврозом. На чекистском жаргоне операция по провоцированию Незнамова именовалась использованием «втемную», то есть без ведома объекта. Вместе с двумя сообщниками-сексотами - ранее судившимся за уголовное преступление К. П. Соколовым и юнцом С. С. Ивановым-Боярским - Незнамов в окрестностях Каинска весной 1922 г. сначала застрелил своего заместителя по «организации» М. И. Островского, заподозренного в том, что он являлся агентом ЧК (у убитого нашли штампы ряда учреждений, в т. ч. печати отдела управления при Сибревкоме, Особого отдела и полпредства ВЧК по Сибири), а затем пытался убить В. К. Балабуху, который с трудом уцелел после его избиения окружением Незнамова.

Вся темная история с «предательством» Островского, вероятно, была организована чекистами с целью отрезать Незнамову пути для отступления, ибо сведения о том, что Островский написал в Томскую губчека письмо с предложением выдать организацию Незнамова за 5 млрд руб., поступили от самих чекистов и их агента С. С. Иванова-Боярского23. Можно предположить, что чекисты, толкая Незнамова на убийство Островского, сознательно крестили кровью «атамана» и его окружение. Или же Островский как агент стал вызывать какие-то опасения, и им - по распространенной в «органах» практике - пожертвовали как «отработанным материалом».

Все шестеро активистов «организации» Незнамова были явными агентами ВЧК - ГПУ. Они убеждали контуженного на фронтах, где он получил три ордена, и с тех пор подверженного припадкам Незнамова в том, что его хотят предать и убить. Поняв, что никаких вооруженных отрядов у его сообщников нет, и увидев среди приехавших к нему «предводителей» чекистского агента, известного своим участием в провоцировании бывших офицеров в Новониколаевске, Незнамов заявил: «Нами торговали в розницу, хотели торговать оптом, но им не удастся», и приказал всем спасаться бегством. Арестованного в Средней Азии Незнамова чекисты отправили в Омск, а затем - в Новониколаевск, где, как показал «атаман», «в течение трех суток я пробыл на льду, утратив способность ко всему». По словам Незнамова, отчетливо осознавшего во время следствия и суда, что его соратники на деле представляли собой агентуру ГПУ, «организация являлась спровоцированной», состояла из 7 чел. и «под моей фирмой работали другие».

Во время следствия самым активным образом шла внутрикамерная обработка арестованных. Инженер-строитель и бывший прапорщик Колчака В. С. Голосницкий заявил на суде, что в тюрьме у него вымогали некий план организации, причем требовал этого сам заместитель полпреда ГПУ по Сибири М. Т. Ошмарин, «потому я стал фантазировать и начертил» схему организации. А нужные фамилии в эту схему помог ему подставить сокамерник А. М. Михалевский24. Страдавший эпилепсией Н. А. Гуров показал, что сотрудник ГПУ Филипакин заставил его под давлением дать показания на некоторых «заговорщиков»; причем Филипакин был подсажен в общую камеру. Священник Чемоданов жаловался на сидевшего вместе с ним провокатора В. В. Малиновского, которого, кстати, ранее Окулич представлял Незнамову как одного из видных заговорщиков25.

На процессе Незнамов искал внимания публики, исписал, готовясь к выступлениям, толстую тетрадь, и заметно рисовался, описывая свои похождения, например, когда он, будучи нетрезвым, попытался застрелить служащего Балабуху, открывшего махинацию сторонников «атамана» с попыткой получить продукты по подложному документу. Чуть позже, когда в квартиру «заговорщика» явились чекисты и милиционеры, на Незнамова оказалось направлено восемь револьверов, но тот заявил, что является уполномоченным полпредства ГПУ - «и револьверы опустились». Начальник команды сказал Незнамову, что документов предъявлять не надо, но когда один из подчиненных шепнул, «что это Леопольд», заметно растерялся. Затем пьяный Незнамов бросился бежать и в него «стреляло 12 сотрудников ГПУ», сам он ранил двоих, а затем в барабане его револьвера взорвался патрон, отчего последовал «страшный выстрел, сотрудники [ГПУ] разбежались, я на четвереньках преследовал их». Благодаря тому, что вскоре началась перестрелка чекистов с местной воинской частью, не посвященной в операцию, Незнамов скрылся и переждал суматоху за городом. Из описания Незнамова видно, что вся эта погоня со стрельбой очень напоминала инсценировку26.

Некоторые обвиняемые прямо утверждали о том, что их провоцировали конкретные агенты ВЧК - ГПУ. Однако публика была подготовлена и отобрана, а в газеты попали только выгодные моменты, причем даже в официальную стенограмму постоянно вносились характерные искажения, бывшие не в пользу подсудимых, против чего не раз протестовали адвокаты. Обвинение фактически развалилось, ибо основная часть подсудимых отказалась от показаний, приведя десятки фактов издевательств и принуждений. Признания у большинства вымогались голодом, холодом, шантажом, арестами родных, избиениями; били и сексотов. Незнамов заявил о держании в ледяном карцере, так называемой «темной», и будучи «доведенным до крайности, подписывал свои показания не читая». Аналогично добились оговора и от Базарова. После 17-дневного заключения в «темной» сотрудники Каргатского политбюро Новониколаевской губчека вынудили пойти на негласное сотрудничество бывшего офицера А. Н. Оземковского, который затем оказался арестован27. В протоколах допросов обвиняемых, в т. ч. рядовых участников, чередой идут факты вроде: «держали несколько дней в темной голым и голодным», «бил меня следователь Рабинович», «Крумин в ГПУ колол мне глаза пальцами».. Как показал М. А. Суржиков, уполномоченный секретного отделения Омского губотдела ГПУ З. И. Рабинович ударил его пресс-папье «и рассек лицо, после этого принесли телефонный аппарат, привязали провод к пальцу. стали крутить"28.

Многие эпизоды процесса остались затемненными благодаря сознательному решению судей не фиксировать неудобные, хотя и очевидные вопросы к следователям (кто такие явные агенты Островский, Чижевский, Феокритов, Окулич, Избож), прямое участие в «организации» некоторых работников ЧК, наличие у подсудимых печатей и документов органов ВЧК и пр.; не разыскивался труп Островского, не проверялось, действительно ли Незнамов при стычке с властями ранил или убил двоих чекистов и т. д. Насколько можно судить, изменений в сценарии процесса, когда подсудимые стали отказываться от показаний, не последовало. Суд, как отметили адвокаты, основывался на материалах предварительного, а не судебного следствия. Именно это игнорирование вновь открывшихся обстоятельств и спасло (формально) процесс. Сторона обвинения, пытаясь доказать публике виновность подсудимых, обрушила на нее подробнейшую сводку материалов предварительного следствия: одна речь продолжалась 10 часов, другая - четыре часа29.

Но приговор отразил определенную растерянность судей. Из 95 участников «заговора» 20 чел. пришлось освободить из-под стражи за отсутствием состава преступления и еще 12 - отпустить по амнистии. Губпрокурор П. Г. Алимов публично признал, что «в деле нет никаких документальных данных», а «материал судебного следствия представляет собой показания самих подсудимых». Выполняя партийные директивы и спасая реноме чекистов, суд приговорил 30 чел. к различным срокам (от 1 года до 10 лет) тюремного заключения укрывательство, пособничество и недонесение, а 33 чел. - к высшей мере наказания. Суд - опять-таки следуя традиционной чекистской схеме - безжалостно ликвидировал своих конспиративных помощников, осудив к смерти наиболее активных агентов. Однако уголовно-кассационная коллегия Верховного Суда утвердила смертную казнь в отношении 22 осужденных, среди которых оказались и сексоты ГПУ; остальные получили 10 лет заключения. Приговор был исполнен 28 июля 1923 г. в отношении И. Д. Жвалова-Базарова, А. А. Карасевича-Незнамова, М. С. Гаркуша, М. А. Матюшкина-Маркова, К. П. Соколова, Н. А. Гурова, М. И. Хутарева, А. Н. Оземковского, Н. Е. Хорошкеева, И. Д. Гилева, П. И. Чемоданова, Е. Н. Замараева, В. Н. Широкова, И. К. Пономарева, В. А. Колпакова, В. С. Голосницкого, А. С. Набатова, М. И. Головина, В. М. Кондратовича, Н. П. Архарова, Л. А. Маханова и С. И. Дудина30.

Отметим, что на процессе прокурор Алимов заявил, что в губсуде ведется следствие на вторую группу из «организации Базарова-Незнамова» численностью 78 чел., а в Омске только что закончено следствие еще на 17 «базаровско-незнамовских заговорщиков"31. Базаровско-Незнамовское дело, с его огромным «запасом» арестованных, явно должен был получить продолжение, но его признали не вполне удавшимся. Скорее всего, именно поэтому фигуранты готовившихся процессов впоследствии были освобождены. У нас есть сведения лишь о некоторых из этих лиц. Например, арестованный в 1922 г. кучер при Незнамове - 16? летний Тима Гудырин - был удален из списка обвиняемых, а затем освобожден Новониколаевским губсудом после того как показал о содержании в «темной» и избиениях: следователь «бил меня нагайкой раз шесть и ругался черными фразами"32. Родственница Базарова, учительница из Кургана К. С. Рындина, арестованная осенью 1922 г. за «укрывательство бандитов», была в июне 1923 г. освобождена «за недостаточностью собранных улик», а еще полгода спустя ее дело оказалось прекращено Новониколаевским губсудом. Несколько дней спустя губсуд за недостатком улик прекратил дело и обвинявшегося в причастности к «заговору» крестьянина Каинского уезда И. Д. Погорельского33.

Особенность судилища над «организацией» Базарова и Незнамова - полное отсутствие сколько-нибудь известных политических фигур, при том, что потенциал для постановки процессов с видными персонажами имелся: в то же время подготавливались дела над группой эсера П. Я. Дербера, новониколаевским епископом Софронием. Это оказался и самый громоздкий из известных нам процессов, что повлияло на позднейшие решения властей ограничивать число участников и более тщательно готовить их. Близким последствием «Базаровско-Незнамовского дела» стал отказ от попытки открытого процесса меньшевиков в Новониколаевске в 1923 г., который не дал провести чекистам непосредственно губком партии, испугавшийся вскрытия очередной грубой провокации34. И даже десять лет спустя, когда в Москве и Киеве были проведены большие показательные процессы над политическими деятелями, в Сибири аналогичные судилища носили исключительно закрытый характер. Но сами чекисты о процессе 1923 г. помнили очень хорошо, так что в 30-е годы ссылки на массовое участие населения в «Базаро-Незнамовской организации» постоянно встречались в следственных делах, сфабрикованных против жителей Барабинского и Куйбышевского (бывшего Каинского) районов Новосибирской области.

Впервые опубликовано: Тепляков А. Г. «Базаровско-Незнамовское дело» 1923 г.: технология фальсификации и пропагандистского обеспечения // Судебные политические процессы в СССР и коммунистических странах Европы: сравнительный анализ механизмов и практик проведения: сборник материалов российско-французского семинара (Москва, 11−12 сентября 2009 г.). - Новосибирск: Наука, 2010. С. 100−110.

Полужирным шрифтом выделены два фрагмента, не вошедшие в опубликованный вариант.

Примечания
1 Волкогонов Д. А. Троцкий. Политический портрет. Кн. 2. - М., 1992. С. 203. На самом деле приговор обвиняемым в «поджоге нефтяных промыслов в Сурхане» был вынесен в Баку Верховным Ревтрибуналом Азербайджанской ССР не в ноябре, а 9 декабря 1922 г. Достоверно известно о казни Федора Плетнева; также есть информация, что смертный приговор был пересмотрен в отношении О. С. Сухоруковой (Самородовой), получившей в итоге три года тюрьмы. Данный процесс носил явно заказной характер и был сфабрикован чекистами; об этом говорит практика применения к ряду заведомо невиновных лиц, обвинявшихся в тяжелейших государственных преступлениях, очень мягких наказаний, например, годичной ссылки. См. Материалы к биографическому словарю социалистов и анархистов, НИПЦ «Мемориал» (Москва).
2 Кучемко Н. М. Укрепление социалистической законности в Сибири в первые годы нэпа (1921−1923 гг.). - Новосибирск, 1981. С. 193.
3 См. Тепляков А. Г. «Непроницаемые недра»: ВЧК - ОГПУ в Сибири. 1918−1929 гг. - М., 2007. С. 137−147.
4 Боженко Л. И. Соотношение классовых групп и классовая борьба в сибирской деревне (конец 1919-1927 гг.). - Томск, 1969. С. 111−126.
5 См. Голинков Д. Л. Крушение антисоветского подполья в СССР. Кн. 2. - М., 1986. С. 187−190; Волков С. В. Трагедия русского офицерства. - М., 1999; Папчинский А. А., Тумшис М. А. Щит, расколотый мечом. НКВД против ВЧК. - М., 2001. С. 113; Козубский К. Э., Ивлев М. Н. Теракт в Суйдуне: убийство оренбургского атамана // Белая гвардия. Альманах. N 8. Казачество России в Белом движении. - М., 2004. С. 218−223; Павлюченков С. А. «Орден меченосцев»: Партия и власть после революции. 1917−1929 гг. М., 2008. С. 125.
6 Петрушин А. А. «Мы не знаем пощады..»: Известные, малоизвестные и неизвестные события из истории тюменского края по материалам ВЧК-ГПУ-НКВД-КГБ. - Тюмень, 1999. С. 37−43.
7 Павлюченков С. А. «Орден меченосцев"… С. 125.
8 Олех Г. Л. Кровные узы. РКП (б) и ЧК/ГПУ в первой половине 1920- х годов: механизм взаимоотношений. - Новосибирск, 1999. С. 25−26.
9 Боженко Л. И. Соотношение классовых групп и классовая борьба. С. 111−112.
10 Советская Сибирь. 1923. 17 янв. С. 2−3.
11 Там же. 24 янв. С. 1.
12 Там же. 28 янв. С. 2.
13 Боженко Л. И. Соотношение классовых групп и классовая борьба. С. 123.
14 В материалах процесса обращает на себя внимание маниакальный мотив отравления коммунистов, явно перешедший из дел, сфабрикованных Новониколаевской ЧК. Еще в начале 1921 г. бывшего подпоручика Н. С. Рыжкова чекисты обвиняли как члена подпольного «Ново-Николаевского Коликционного Комитета Военной Организации», готовившего, в том числе, и отравления коммунистов. Рыжков твердо отрицал наговоры сексотов: «Ядов для травли коммунистов я ни от кого не получал»; «чтобы я сказал, что у отравленных коммунистов с портфелями можно будет в портфелях кое-что хорошего. найти - этого не было», однако оказался расстрелян. См. АУФСБ по НСО. Д. П-20 646. Л. 56, 57, 78, 84.
15 См. номера за 17 марта, 22 марта, 27 марта, 28 марта, 1 апр., 11 апр.
16 См. статью В. Веля «НЭП и НЕП» (23 марта. С. 2), где гнев автора вызвали рассуждения Исая Лежнева в пятом номере издаваемого им журнала «Россия», особенно такие: «Независимость русской общественной мысли - старинная наша традиция. За эту традицию давайте постоим. Постоим действительно верой и правдой до конца».
17 Олех Г. Л. Кровные узы… С. 25−26, 31−32. С мнением Олеха о действительном наличии группы политических авантюристов во главе с Базаровым и Незнамовым, которой в своих целях воспользовались чекисты, согласна и томская исследовательница - см. Рожнева Ж. А. Политические судебные процессы в Западной Сибири в 1920-1930-е гг. - Томск, 2008. С. 74.
18 Рожнева Ж. А. Политические судебные процессы… С. 74.
19 ГАНО. Ф. П-1. Оп. 2. Д. 355. Л. 46.
20 Следует отметить некоторое сходство их последних слов на процессе. Базаров провозгласил: «Я снова заявляю - прекратите. преследование беженцев, эмигрантов, офицеров и т. д., и тогда наступит в стране тот мир, о котором я мечтал». Незнамов заявил следующее: «Против властей не боролся. Я боролся только с произволом отдельных личностей, но это должен делать каждый честный гражданин». Советская Сибирь. 1923. 19 мая. С. 4; 8 мая. С. 2.
21 Тепляков А. Г. «Непроницаемые недра».. С. 204−205.
22 Государственный архив Новосибирской области (ГАНО) . Ф. П-1. Оп. 2. Д. 355. Л. 27, 324−326.
23 Тепляков А. Г. «Непроницаемые недра».. С. 205−206.
24 ГАНО. Ф. П-1. Оп. 2. Д. 355. Л. 104, 105.
25 Там же. Л. 61−62.
26 Советская Сибирь. 1923. 4 мая. С. 2; 8 мая. С. 2; ГАНО. Ф. П-1. Оп. 2. Д. 355. Л. 330−331.
27 Советская Сибирь. 1923. 4 мая. С. 2; Тепляков А. Г. «Непроницаемые недра».. С. 206.
28 Тепляков А. Г. «Непроницаемые недра».. С. 207.
29 Советская Сибирь. 1923. 15 мая. С. 3.
30 Там же. 16 мая. С. 3; ГАНО. Ф. 1061. Оп. 1. Д. 29. Л. 31.
31 Советская Сибирь. 1923. 10 мая. С. 2.
32 Тепляков А. Г. Портреты сибирских чекистов //Возвращение памяти: Историко-архивный альманах. Вып. 3. - Новосибирск, 1997. С. 74.
33 Книга памяти жертв политических репрессий в Новосибирской области. Вып. 2. - Новосибирск, 2008. С. 33, 35.
34 Олех Г. Л. Кровные узы. С. 44.

К вопросу о денежном содержании чиновников РКП(б) в начале 1920-х гг.

Проблема материального обеспечения советской партийно-государственной бюрократии оказалась в поле зрения отечественной исторической науки сравнительно недавно - во второй половине 1980-х гг., с началом так называемой «перестройки», и то лишь благодаря стараниям тогдашней прогрессивной журналистики. Возможно, именно потому, что импульс к изучению этого вопроса был дан извне и насыщен изрядной порцией сиюминутной политической конъюнктуры, его исследование изначально приобрело яркую эмоциональную «разоблачительную» тональность. Историки, в угоду антикоммунистическим общественным настроениям, любой ценой стремились представить доказательства сытой, безбедной жизни всей советской номенклатуры «сверху донизу», не пытаясь разграничить различные слои этой обширной, внутренне достаточно разнородной социальной группы, ставя в один ряд кремлёвских сановников и мелких провинциальных канцеляристов, а нередко прямо экстраполируя материальное положение поздней генерации партгосноменклатуры на ранний послеоктябрьский период. В результате, вместо воссоздания достоверной исторической картины, происходило искажение её как в частностях, так и в целом.

В задачу данной работы входит установление только одного, но чрезвычайно важного компонента системы материального обеспечения чиновничества РКП(б) начала 1920-х гг. - денежного содержания. Поскольку подавляющее большинство работников партийного аппарата находилось на периферии, а не в столице, специальный акцент сделан на провинциальный аспект проблемы для того, чтобы выделить типическое в материальном положении партбюрократии рассматриваемого периода. Сибирский архивный материал, несомненно, заключая в себе определённый элемент региональной специфики, тем не менее позволяет выявить некоторые общие закономерности, присущие бытию партработников в начале 1920-х гг.

Термин «партийное чиновничество», по моему мнению, может быть употребляем в широком и узком смысле. В широком он подразумевает всех штатных сотрудников партаппарата, получающих постоянное жалованье и назначаемых, и смещаемых в обычном служебном порядке; в узком - только лиц, выполняющих самостоятельные административно-распоря-дительные функции. В аппарате комитетов РКП(б), на основе штатного расписания 1920-1922 гг., можно выделить три категории служащих: ответственных работников, технических работников и вспомогательный персонал. Первая группа, куда должны быть включены секретари комитетов всех уровней, заведующие, заместители заведующих и секретари отделов, заведующие подотделами, ответинструкторы и бухгалтеры, а также освобождённые секретари крупных ячеек, представляет собой чиновничество в узком смысле слова. К ней вплотную примыкает вторая группа - канцеляристы, объединяющая делопроизводителей, регистраторов, архивариусов, информаторов, журналистов, счетоводов, машинисток. К третьей относятся курьеры, сторожа, уборщицы, истопники, шофёры и пр. С нашей точки зрения, допустимо в случае широкой трактовки понятия «чиновничество» иметь в виду две первых группы, не забывая при этом об особой роли в деятельности партийной машины именно ответработников РКП(б), которых поэтому правильно было бы именовать партийными функционерами.

Можно предположить, что до середины 1920 г. в общепартийном масштабе ещё не сложилась вполне устойчивая система денежного вознаграждения служащих аппарата РКП(б). Так, в Иркутской губернии в конце апреля 1920 г. было выделено 29 тарифных разрядов-ставок ответственных и технических партработников, в Алтайской губернии в середине сентября - 3, а в начале октября - 4 тарифные группы ответработников. Ставки партийных функционеров различных рангов были слабо дифференцированы, хотя уже и возникла существенная (примерно в 2-4 раза) разница в оплате труда ответработников и технического персонала . Таким образом, предстояло произвести чёткую градацию жалованья партийного чиновничества всех уровней, начиная с высшей ступени и кончая самой низшей.

С 1 июня 1920 г. распоряжением ВЦИК РСФСР были введены тарифные ставки для политических работников советских и военных учреждений республики, которые во второй половине года циркуляром ЦК РКП(б) были распространены и на работников партии. Документом устанавливалось строгое деление партийных функционеров на 5 разрядов, исходя из которых и начислялась заработная плата. В соответствии с тарифной сеткой 1920 г. секретарь ЦК по размеру оклада был равен секретарю областного бюро, но стоял на ступень выше секретаря губкома и на четыре ступени - секретарей районных и волостных комитетов РКП(б). Тарифная сетка имела в виду только ответработников, вплоть до секретарей отделов, заведующих шифровальными отделениями и бухгалтеров, но совершенно не касалась технического и вспомогательного персонала .

Вскоре, в мае 1921 г., 5-разрядная тарифная сетка для ответработников РКП(б) была заменена 6-разрядной, что мотивировалось потребностью в унификации всей системы оплаты труда в советской республике. Исчисление зарплаты партфункционеров с этого момента увязывалось с размером среднемесячного заработка высококвалифицированных рабочих и служащих, принимаемого за 100%. Соответственно нормы оплаты труда ответственных партработников должны были находиться в интервале от 100% для 1-го до 150% для 6-го тарифного разряда. Дополнительное вознаграждение в виде премий, сверхурочных, платного совместительства (за исключением литературной и преподавательской деятельности, не входящей в круг прямых обязанностей) не допускалось .

Отсутствие общей тарифной системы, которая бы охватывала все без изъятия категории работников аппарата комитетов РКП(б), порождало массу недоразумений и конфликтов вокруг вопроса о денежном вознаграждении низших партийных служащих. Их пытались тарифицировать по 35-разрядной сетке для работников промышленных предприятий, но такая модель тарификации применялась не везде и лишь в порядке местной инициативы. Местная же инициатива препятствовала складыванию единой схемы кредитования партийных организаций Центральным Комитетом, а значит, подрывала стабильность денежного содержания чиновников РКП(б).

Побудительным толчком к введению унифицированной партийной тарифной системы явилось постановление ВЦСПС о переходе государственных предприятий и учреждений на 17-разрядную тарифную сетку . Уже в первой половине 1922 г., невзирая на отсутствие распоряжений из центра, провинциальные парткомитеты, на свой страх и риск, заручившись поддержкой губернских профсоюзов, вырабатывали и пробовали использовать, согласно существующим кредитным поступлениям, 17-разрядную тарификацию . Однако, это не упрощало, а усложняло положение с выплатой жалованья персоналу комитетов РКП(б), ибо нарушало практикуемый порядок финансирования.

В августе 1922 г. по постановлению XI Всероссийской конференции РКП(б), наконец, была принята стандартная 17-разрядная тарифная сетка. Ответработники, от членов ЦК до секретарей ячеек крупных предприятий, помещались в интервале от 17-го до 12-го разряда включительно, а техработники и вспомогательный персонал - от 11-го до 1-го. Одновременно с принятием 17-разрядной сетки в действие вводилось постановление Наркомтруда от 28 июля 1922 г., согласно которому для всех ответработников, в том числе и ответработников партии 10-17-х разрядов устанавливалась надбавка («нагрузка») в размере от 10% до 50% основного оклада. Вместе с тем жалованье партийных функционеров в сельских местностях понижалось в сравнении с губернской нормой на 25% .

Контролёрами выполнения новых правил денежного обеспечения сотрудников партаппарата выступали профсоюзы совработников, которые ежемесячно перезаключали с администрацией комитетов РКП(б) тарифные соглашения и коллективные договоры. Эти документы обязывали парткомы в точно определённые сроки выплачивать сотрудникам жалованье. В случае задержки выплаты денежного содержания оно должно было затем выплачиваться по ставкам месяца выдачи. В основание исчисления зарплаты был положен размер прожиточного минимума на текущий месяц в данной местности с учётом территориальных тарифных поясов. Как и совслужащие, партийные чиновники имели право на получение компенсации за неиспользованные отпуска, а также помощи страховой кассы.

В дальнейшем в систему денежного поощрения вносились некоторые уточнения и дополнения. Например, с 1923 г. ответработникам губернских, уездных и районных комитетов РКП(б) отдалённых районов должна была выплачиваться в течение трёх месяцев после прибытия на место назначения повышенная зарплата, а суточные и подъёмные при командировании полагались в двойном размере. В июне 1924 г. комиссия ЦК РКП(б) по финансированию местных парторганизаций постановила приравнять оплату труда служащих партаппарата к оплате труда профсоюзных работников . С октября 1924 г. начали начисляться надбавки сотрудникам волкомов и сельских райкомов партии в неурожайных местностях .

При всех достоинствах формально декретированного денежного содержания партийных чиновников главным его недостатком являлась небольшая величина оклада, в особенности у работников низового звена управления РКП(б). Партийные функционеры рядового райкома Томской губернии в октябре 1923 г. получали жалованье, которое было в 1,5 раза меньше, чем у профсоюзных активистов, в 1,7 раза - чем у ответработников советских органов и в 3,25 раза - чем у хозяйственных руководителей районного уровня. Технический персонал райкома проигрывал в размере зарплаты техническим работникам указанных учреждений соответственно в 2; 1,7 и 2,3 раза. Руководители райкома РКП(б) получали на руки не более 24 золотых рублей в месяц, тогда как квалифицированные шахтёры-забойщики - 35 рублей. Ещё более низким было денежное обеспечение секретарей ячеек - около 18 рублей .

Кое-где ситуация с зарплатой была совсем удручающей. Тулуновский уком РКП(б) Иркутской губернии в отчёте за ноябрь 1922 г. доносил: ответработникам «получаемого жалованья не хватает и приходится голодать. Так, секретарь укома в переводе на золотую валюту получает только 15 рублей, технические работники получают по курсу 8-10 рублей, ясно, что недостача отражается на работе и ведёт к изнеможению и выбытию из строя» .

Справедливое недоумение на местах вызывало неравенство ставок, равнозначных по тарифному разряду губернских, уездных и районных партийных чиновников. «...Тут, - писал, например, в ноябре 1923 г. в Алтайский губком РКП(б) секретарь Бийского укома, - проявлена какая-то наивность. Почему машинистка укома должна получать по пятому разряду, когда машинистка губкома получает по 8-му; почему наш бухгалтер должен получать по 9-му разряду, когда в губкоме он получает по меньшей мере по 14-му и работает не один, а с двумя помощниками. Ведь деньги выплачиваются по товарному индексу? Да и вообще наши цены не ниже барнаульских» .

Скудость денежного содержания партийного чиновничества рассматриваемого периода главным образом была сопряжена с кризисным состоянием советской экономики вообще и валютно-финансовой сферы в частности. Ввиду катастрофического падения курса рубля приходилось ежемесячно пересматривать тарифные ставки в сторону их увеличения, но это давало обратный эффект. Хаотическое положение в области финансового дела, гиперинфляция приводили к отставанию роста ассигнований на содержание партийного аппарата от роста реальных расходов по этой статье бюджета РКП(б). В итоге испрашиваемые парткомитетами кредиты запаздывали, поступая не в начале, как это требовалось, а в конце месяца, и не покрывали произведённых затрат.

В немалой степени задержки в переводе денег были связаны с неудовлетворительной постановкой сметно-финансового дела в партийных комитетах. К XI съезду РКП(б), по данным ЦК, всего 48% губернских парторганизаций сумели наладить бухгалтерский учёт более или менее удовлетворительно, а в остальных он был поставлен «хуже и вовсе плохо» . Желая навести порядок в расходовании партийных средств, ЦК РКП(б) 27 февраля 1922 г. циркулярно уведомил все губкомы и обкомы о том, что их дальнейшее финансирование «находится всецело в зависимости от своевременного представления отчётов и смет» . Однако предостережение со стороны Центрального Комитета не возымело надлежащего действия, и отправка оправдательных документов в столицу так и не получила регулярного характера.

О том, что это было, действительно, так, свидетельствует содержание циркуляра Сиббюро ЦК РКП(б) всем губкомам Сибири от 10 июня 1922 г. «...Дело по установлению правильной финотчётности, - говорилось в документе, - подвинулось вперёд очень мало»; лишь два губернских комитета РКП(б) из шести прислали отчёты за первые четыре месяца текущего года. Ссылаясь на указание ЦК, Сиббюро уведомляло о прекращении финансирования недисциплинированных губкомов и о возобновлении кредитования лишь после представления отчётов, их проверки и отправки в ЦК .

Перебои в снабжении губкомов деньгами обозначились уже осенью 1921 г. 14 сентября секретарь Иркутского губернского комитета РКП(б) телеграфировал Сиббюро: «Жалованье [за] август не выдано тчк Все организации требуют денег тчк Финансовое положение критическое». «Денег нет..., - сообщал 3 октября тому же адресату секретарь Томского губкома, - работа останавливается[,] положение серьёзное[,] так как расходы [с] каждым днём увеличиваются». Омский губернский комитет сигнализировал: «Недостаток средств отзывается на работе всего губкома РКП... Сотрудники... поставлены в крайне затруднительное положение» .

Ситуация с деньгами оставалась напряжённой и в дальнейшем. Новониколаевский губком РКП(б) в начале марта 1922 г. умолял Сиббюро о срочном перечислении денег для погашения долгов, а также выплаты жалованья служащим за январь-февраль текущего года, а по ряду укомов - за декабрь 1921 г. 25 декабря 1922 г. Алтайский губком получил от Сиббюро ЦК РКП(б) телеграфный перевод на 5370000 руб., что составляло менее 1/3 от суммы, требуемой только на выплату жалованья личному составу губернского комитета. «...Сотрудники, - уведомлял губком, - за несколько месяцев вовсе не получали, а частью много не дополучили; наступающие праздники - Новый год и Рождество - и перед ними неимоверное поднятие на всё цен наводят на сотрудников панику: одежда, дрова, обувь заставляют их осаждать кассу неотступными просьбами, а касса пустая. Как быть, где искать выход?». Губернский комитет решил для себя этот мучительный вопрос, взяв в январе 1923 г. займы под будущие кредиты в местных филиалах Госбанка, Хлебопродукта и в губпродкоме. В результате выдача жалованья служащим производилась по 5-8 раз в месяц и небольшими порциями .

Другие комитеты РКП(б) испытывали аналогичный дефицит средств. Томский губком просил Сиббюро ЦК РКП(б) спешно доассигновать 111 млрд. руб. на покрытие образовавшейся задолженности, в том числе и по выплате жалованья. Зарплата служащих Иркутского губернского комитета за февраль 1923 г. была снижена, ввиду недостаточности кредитов, на 50% по сравнению с январской. В марте секретарь губкома ставил в известность Сибирское областное бюро: «Ближайшее время грозит нам полной финансовой несостоятельностью, если своевременно не последует... дополнительного ассигнования средств» .

Денежный голод, претерпеваемый губернскими партийными центрами, тяжело отражался на самочувствии уездов. Каменский уком РКП(б) к апрелю 1922 г. безнадёжно погряз в долгах и не мог рассчитаться с настойчивыми кредиторами. «...В кассе укома, - сообщал в марте того же года секретарь Черепановского уездного комитета, - в настоящее время денег совершенно нет, каковые от губкома не получены даже в оплату расходов 21 г. ..., задолженность же укома достигает 403000000 руб. ... Все учреждения просят об оплате счетов и за несвоевременную оплату, вследствие падения курса рубля, производят начисления в 2-3 раза... Нет денег на самые необходимые хозяйственные расходы укома, сотрудники укома, не получая жалованья с сентября месяца, не имеют возможности уплатить членские партийные и профессиональные взносы, также не имеют возможности вступить в местный рабкоп, чтобы хоть немного улучшить своё положение». 26 августа 1922 г. Бодайбинский уездный комитет РКП(б) телеграфировал в Иркутск: «Недостаток денежных знаков обострился до последней крайности» .

Напряжённой оставалась ситуация с финансовым обеспечением уездных парторганов и в 1923 г. На двух-трёхмесячные задержки в перечислении средств на выдачу зарплаты служащим комитетов РКП(б) и покрытие организационно-хозяйственных расходов партаппарата указывали Мариинский, Щегловский, Енисейский, Зиминский укомы, Анжеро-Судженский райком, райбюро Южной группы копей Кузбасса и другие .

Особенно трудным было материальное положение работников волостного масштаба - волсекретарей, волинструкторов, волорганизаторов, по штатному расписанию находившихся на содержании уездных комитетов. Испытывая острую нужду, многие из них прямо заявляли о нежелании трудиться на партийном поприще «ввиду критического материального положения», «вследствие низкой оплаты», «ввиду неудовлетворения жалованьем» и т.д. «...Это всё продолжается с 21-го года, - взывал к Верхоленскому укому один из отчаявшихся волостных секретарей. - Все пишут, что будешь получать продовольственный паёк и денежное вознаграждение, но это всё остаётся на бумаге, а на деле нет. Я, работая другой год на советской и партийной работе, не получая ни денежного вознаграждения, ни пайка, дошёл до тех пор, что я остался голодный вместе с семьёй и босой, и дальше так я не могу работать. Если не будет... поддержки, то мне придётся отправлять семью собирать куски» .

В интересах экономии денежных средств применялись телеграфные переводы денег, которые, по распоряжению Наркомфина, оплачивались в первую очередь, использовались финансовые каналы ГПУ, текущие счета парткомов открывались в червонных рублях. Для того чтобы срочно изыскать недостающие денежные ресурсы, проводилось периодическое сокращение штатов партаппарата. Правда, не везде и не всегда такой метод борьбы с бюджетным дефицитом встречал понимание. Ссылаясь на обширность территорий и значительную численность организаций, губернские, а ещё более - уездные и районные комитеты РКП(б) неохотно шли на эту меру. Практиковалось совмещение как действительное, так и фиктивное партийных и советских должностей. Но гораздо чаще и охотнее парторганы прибегали к безвозвратному изъятию необходимых им средств из местного бюджета. С 1923 г. это опустошение государственной казны со стороны правящей партии получило характер системы. Решения об объёме и порядке финансирования партийного аппарата принимались президиумами (пленумами) комитетов РКП(б) и беспрепятственно проводились через комфракции губернских, уездных и волостных исполкомов Советов. Большая часть добытых таким образом денег шла на выплату жалованья уездным и волостным партчиновникам. Эти регулярные поборы были «узаконены» циркуляром ЦК РКП(б) от 22 июля 1923 г. за подписью секретаря Центрального Комитета Я.Э. Рудзутака. Документ официально предписывал переложить тяжесть субсидирования партийных учреждений на плечи местных государственных структур, но «без проведения по сметам в качестве отпуска парторганам», а камуфлируя субсидии легальными статьями расходов .

Дополнительными источниками денежных поступлений для образования фонда заработной платы партработников, в первую очередь волостных, были потребительская и сельскохозяйственная кооперация, спорадическая помощь со стороны шефствующих городских ячеек, а также всевозможные «партобложения» сельских коммунистов - в виде процентного отчисления с дохода (помимо уплаты членских взносов), натурального налога дровами, зерном, запашек в фонд укома и волкома и пр.

Немаловажным феноменом, отягчавшим и без того сложное материальное положение чиновников РКП(б) в начале 1920-х гг., были непрерывные денежные поборы на всевозможные кампании. Сбор средств производился в пользу голодающих, инвалидов войны, политзаключённых за границей, безработных пролетарок, рурских рабочих, японского пролетариата, Воздушного флота, на золотой выигрышный заем, культработу, выписку газет и т.д. и т.п. Кроме того, ежемесячно отчислялись профсоюзные взносы в размере 2% заработной платы. При этом за несвоевременную уплату профвзносов (а несвоевременности трудно было избежать при нерегулярной выдаче жалованья) кое-где взимались штрафы, составлявшие до 10% (а иногда и более) месячного заработка.

Штрафам партслужащие подвергались и за нарушения трудовой дисциплины: опоздания на работу и преждевременный уход с работы, а также за невыполнение предписаний вышестоящих партийных учреждений. Например, Томский уком РКП(б) на заседании 14 ноября 1922 г. принял решение использовать в качестве меры воздействия на нерадивых секретарей волкомов штрафы в размере от 10 до 50% месячного оклада жалованья, а Канский уком РКП(б) тремя месяцами раньше избрал ещё более радикальную меру наказания - лишение малоисполнительных секретарей волостных парткомитетов права на получение зарплаты .

Настойчивые жалобы партийных чиновников на опустошение их кошельков беспрерывными сборами пожертвований, в конце концов, достигли ушей вышестоящих руководителей. Директивами Сиббюро ЦК РКП(б) и Сиббюро ВЦСПС максимальный размер отчислений с зарплаты членов профсоюзов был определён в 5%, причём, как было сказано в документах, в эти 5% должны были войти и 2% членских взносов .

Для того чтобы как-то облегчить и укрепить материальное положение партработников, применялось их повышение в тарифном разряде либо по просьбе самих служащих, либо по ходатайству руководителей подразделений, где они служили. Обычной мотивировкой в этом случае являлось указание на перегруженность работой и образцовое её выполнение. Так, заведующий финансовым подотделом Алтайского губернского комитета РКП(б) в докладной записке секретарю губкома 19 ноября 1923 г. просил повысить разряд двум счетоводам, которым «приходится работать в буквальном смысле день и ночь, оклады же их, как технических работников, ...установлены в 22 руб.», коих «безусловно недостаточно, при существующей дороговизне, для мало-мальски сносного существования с семьёй». Счетовод Новониколаевского губкома Островский 17 мая 1924 г. писал в расценочно-конфликтную комиссию комитета следующее: «...я исполняю работу, которая требует специальное знание, а я получаю по 8 разряду, что меня совершенно не удовлетворяет, во-первых, материально, во-вторых, эта ставка вообще не соответствует моей должности» . Не всегда, но довольно часто эти прошения удовлетворялись.

Для поощрения обременённых усиленными занятиями служащих использовалась, хотя и достаточно скупо, оплата сверхурочных часов. С одной стороны, сверхурочные работы не приветствовались ввиду ограниченности фонда заработной платы. Устанавливался поэтому ряд условий, минимизировавших внеурочные занятия: выполняемые работы должны были предварительно согласовываться с месткомом, не могли превышать 2 часов в день и должны были исполняться на платной основе только техническим персоналом . Но, с другой стороны, из-за нехватки квалифицированных кадров в аппарате парткомитетов, обилия спешной канцелярской работы избавиться от сверхурочности не представлялось возможным.

Хорошей иллюстрацией к вышеочерченной ситуации служит ходатайство заведующего учётно-статистическим подотделом Вокзального районного комитета РКП(б) г. Новониколаевска А. Пименова в бюро этого райкома, а затем в местком Новониколаевского губкома в сентябре 1923 г. Указывая на то, что в течение нескольких месяцев он должен был совмещать две-три должности, да ещё участвовать в различных комиссиях по проведению кампаний, Пименов сообщал, что «был вынужден ежедневно работать до 12-1 ночи». В результате этого, отмечал партчиновник, «надвигающаяся зима застала меня, имеющего на своём иждивении 7 человек, совершенно неподготовленным как в смысле заготовки продуктов и топлива, так и в неотремонтированной квартире, в которой жить зимой, предварительно не сделав основательного ремонта пола и печей, совершенно невозможно». «В случае отказа в уплате причитающихся мне по кодексу законов о труде сверхурочных, - предупреждал Пименов, - буду вынужден отказаться от сверхурочных занятий и искать побочного заработка, дабы иметь возможность приобрести тёплую одежду и обувь как на самого себя, так и на членов семьи и отремонтировать квартиру...», а кроме того, должен «подать заявление в вышестоящий орган охраны труда о неправильном использовании сотрудников райкома». 27 сентября 1923 г. финансовая комиссия губкома постановила ходатайство А. Пименова удовлетворить .

Остроту проблемы денежного обеспечения партийных чиновников руководство РКП(б) старалось смягчить путём распространения на партработников, как минимум, тех же прав и возможностей, какими пользовались рабочие и служащие государственного сектора экономики. Сотрудники парткомитетов получали в счёт жалованья и по ценам ниже рыночных продуктовые пайки и вещевое довольствие, наделялись сравнительно недорогим (по размеру квартплаты), а иногда и бесплатным благоустроенным жильём. Их жилищным товариществам и потребительским кооперативам выделялись единовременные и долгосрочные льготные кредиты. Партийным чиновникам, вне зависимости от занимаемой должности, оказывалась бесплатная первичная медицинская помощь; если же дело касалось более сложных заболеваний, персоналу комитетов РКП(б) выдавались в соцстрахкассе специальные билеты на право бесплатного лечения. Кое-где по распоряжению губздравотделов партслужащие могли бесплатно получать медикаменты в аптеках города по предъявлении трудовой книжки. При наступлении временной нетрудоспособности они имели право на обеспечение в размере полного натурального и денежного жалованья. Больным коммунистам предоставлялись значительные преимущества при оплате курортных путёвок. Нередко оплата путёвок ответработников РКП(б) производилась полностью за счёт советских и хозяйственных органов. Выезжающие для лечения на курорты снабжались жалованьем за два месяца вперёд и суточными, а их перевозка и дорожное обеспечение производились за счёт соответствующей парторганизации. В случае инвалидности партчиновникам отводились (по желанию) помещения в учреждениях собеса вне всякой очереди и усиленные пенсии, а нетрудоспособные члены их семей получали от органов собеса дотацию по нормам, установленным Совнаркомом для родственников лиц, имеющих заслуги перед революцией .

Конечно, было бы неверно из всего вышеперечисленного делать вывод о достижении при посредстве этих компенсирующих мероприятий некоего относительного благополучия материального положения служащих РКП(б). В действительности всё обстояло гораздо сложнее. Во-первых, набор указанных льгот в основном касался партийных функционеров и лишь частично - технического и вспомогательного персонала. Во-вторых, даже в среде ответработников полученные блага распределялись далеко не равномерно, но в полном соответствии с должностным статусом. В-третьих, все эти узаконенные и неузаконенные льготы реализовывались с величайшим трудом, а иногда и вовсе оставались на бумаге ввиду кризисного состояния советской экономики первой половины 1920-х гг. Таким образом, можно говорить о том, что в рассматриваемый период чиновничество РКП(б) как новый социальный слой сделало только самые первые, пробные шаги в сторону материального достатка, и ещё не ощутив его в своей массе и во всей полноте, очевидно испытывало непреодолимую потребность в наращивании и закреплении уже достигнутых преимуществ.